Шанхай Гранд. Запретная любовь и международные интриги в обреченном мире - Taras Grescoe

узкоглазого человека, застывшего на середине пути с тростью и сигаретой в правой руке и рукописями под левой. Хотя он одет в китайский халат с высоким воротником, на ногах у него туфли с крылышками.

Пан Хе-вен, конечно же, был Зау Синмай, каждое высказывание которого становилось материалом для творческого нон-фикшн Микки.

В одной из ранних виньеток господин Пан - гость на ужине, устроенном суррогатным бернардинцем с комичным энтузиазмом ко всему восточному. Он "бледный и похожий на фантик, бородатый, с несколькими прядями настоящих китайских волос, одетый в трезвый коричневый цвет... рассчитанный на то, что самый закаленный турист зажмурится и задохнется". Мистер Пан уже, очевидно, устал возить друзей хозяйки по достопримечательностям и легкомысленно предлагает рассказчику схему, по которой он отрастит косичку, а она выучит изречения Конфуция ("просто запомни легкие"), чтобы они могли брать плату за свои услуги в качестве гидов.

По мере того как дружба рассказчицы с господином Паном растет, ее приглашают в его высокий, худой дом без окон в Янцзепу. Дом Пэна, лишенный ковров и всего, кроме нескольких предметов обстановки, переполнен слугами и родственниками. Шофер, говорит он ей, - дальний кузен. Странного вида мужчина, который спит на диване внизу, работает на побегушках; только с некоторым трудом мистер Пэн вспоминает, что этот мистер Чоу, оставшийся с тех времен, когда он планировал завести конюшню, когда-то был его жокеем. (Он спрашивает Микки, не попытается ли она устроить мистера Чоу на работу личным секретарем.

"Шанхайский местный британский миллионер"; сэр Виктор Сассун, увы, предпочитал в этой роли молодых женщин). В книге нет упоминания об опиумных трубках; Микки придется ждать тридцать лет, прежде чем New Yorker будет готов опубликовать ее рассказ о том, как она попробовала "Большой дым".

Семейное древо мистера Пэна очень сложное. У него пять братьев, среди которых Толстый брат (он помогает коммунистическим партизанам), Полуумный брат-наркоман и Брат-предатель, который находит работу у японцев в качестве сборщика налогов. (Вскоре Микки увидит Брата-предателя, одетого в шелка и бриллианты и окруженного телохранителями, в бальном зале отеля Cathay). Его отец, бывший мэр Шанхая, - высокий, видный старый грабитель. В какой-то момент Микки едет с ним в семейном "Нэше"; патриарх утверждает, что едет смотреть фильм Чарли Чаплина, но на самом деле исчезает в подворотне в поисках игорного притона или чего похуже. Самой интересной для Микки оказывается жена мистера Пэна.*

Двадцать восемь рассказов мистера Пэна, которые появятся в New Yorker, представляют собой портрет сложного, противоречивого и обаятельного человека. Мистер Пэн свободно говорит на английском, французском, мандаринском и шанхайском языках, он настоящий космополит. В то же время он старомоден, суеверен и неапологетично китайский. Хотя он завтракает яичницей с беконом и хлебом из французской пекарни, его основным блюдом является "еда кули", простые блюда из бобовых ростков и соленой рыбы, и ничто не доставляет ему такого удовольствия, как пространные рассуждения о происхождении сладких пельменей из клейкого риса в Нинпо или "львиных голов", острых жареных фрикаделек из северной провинции Кьянгсе.

Когда Микки задумывается об аренде дома, выходящего на длинную улицу, он советует ей, что "ветер и вода", или фэн-шуй, - это плохо. "Любой дьявол может прийти прямо по этой улице и войти в ваш дом через это окно, и через это, и через дверь внизу. О, ужас! Вы должны отказаться от этого дома".

Пожаловавшись на удушающую жару в доме мистера Пэна, Микки спрашивает его, почему он не открывает заднее окно. Тот отвечает: "Это связано с ветром и водой. Конечно, было бы гораздо прохладнее, но мы не смеем. Это, видите ли, суеверие Пэйю. Я ее подшучиваю. Вы говорите "юмор"?"

Мистер Пэн, использующий квартиру рассказчицы как свое пристанище в центре города, знакомит ее со своими причудливыми друзьями-интеллектуалами. В виньетке "Катай и муза" Микки рассказывает о знакомстве со снобом-учеником Т.С. Элиота, увлекающимся эпиграммами, и переводчиком "Великолепных Амберсонов" Бута Таркингтона, который гордится своим грубым, идиоматическим американским английским. "Китай просто напичкан Генри Джеймсами", - отмечает она. "Я думаю, что Джеймс, должно быть, был монголом". Однажды в одиннадцать вечера поэт, которого она называет мистером Шекспиром, приходит с другом и пакетом арахиса, требует водки и говорит ей, что они слышали, что она - вторая Сафо "и настоящий декадент". Лишь с большим трудом ей удается выпроводить за дверь влюбленного писаку.

Для читателей на Западе мистер Пэн был чем-то совершенно новым. Это был не Фу-Манчу, замышляющий свержение белой расы, и не Чарли Чан, произносящий комичные конфуцианские банальности. Хотя он и гордился своими корнями в традиционной культуре, он также был городским человеком с уникальной и даже пугающей утонченностью - и был очень далек от благородных неграмотных крестьян, о которых писала Перл С. Бак.* Портреты Микки, написанные мистером Пэном, если они иногда и впадали в карикатуру ради комического эффекта, также представляли собой современную и тонкую альтернативу преобладающему на Западе образу непостижимого - или интригана, или нищего - восточного человека. На пике своей довоенной популярности "Нью-Йоркер" продавался тиражом более 171 000 экземпляров в год, а его читательская аудитория включала в себя самые любящие и политически влиятельные семьи Америки.

То, что не удалось сделать старым китайцам с помощью сотни благонамеренных редакционных статей, Микки добился, изобразив современную китайскую семью - а также злоключения Пэнов в осажденном Шанхае - как полноценных людей.

Читателям "Нью-Йоркера" Микки представлялась забавной наблюдательницей за выходками мистера Пэна. Однако за кулисами она была любовницей его реальной модели Зау Синмай - и ее двусмысленное положение в семье Зау, а также статус наложницы китайского поэта должны были превратить ее и без того живописную жизнь в Шанхае в нечто гораздо более скандальное.

 

Как заядлый самописец, Микки обладала талантом превращать сырой материал своей жизни в продаваемые слова. О своих приключениях в Конго она уже написала захватывающий нехудожественный путевой очерк - по юридическим соображениям, - а также роман, который, с соответствующими изменениями имен, был более близок к тому, что она пережила на самом деле. В то время как в рассказах о мистере Пэне излагается версия ее отношений с Зау Синмаем для общественного потребления, ее слегка беллетризованная версия, "Ступени солнца", ближе к эмоциональной правде их романа.

В начале романа Дороти Пилгрим, очнувшись от сна в номере 536 отеля Cathay, решает пойти на вечеринку в салон во Французском концессионе. Она борется с сердечной болью - ее отверг мужчина из Голливуда - и ищет возможность отвлечься. На вечеринке